А.С. Готлиб. АВТОЭТНОГРАФИЯ (РАЗГОВОР С САМОЙ СОБОЙ В ДВУХ РЕГИСТРАХ)
ОБЩИЕ ВОПРОСЫ МЕТОДОЛОГИИ И МЕТОДИКИ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
А.С. Готлиб (Самара)
АВТОЭТНОГРАФИЯ
(РАЗГОВОР С САМОЙ СОБОЙ В ДВУХ РЕГИСТРАХ)
В статье рассматриваются познавательные возможности автоэтнографии как определенной исследовательской стратегии качественного исследования, анализируются направления автоэтнографических исследований, проблемы их качества.
Ключевые слова: автоэтнография, рефлексия, воображаемые Другие, интеракция, решетка объяснений, рассказчик истории, эмоциональная поддержка, побуждающий нарратив, авторский мир, терапевтический эффект.
Этнографический вид качественного социологического исследования сегодня начинает все больше теоретически осмысливаться [1] и эмпирически осваиваться [2] в российской социологии. Вместе с тем в западной социологии в последние годы активно обсуждаются познавательные возможности новой исследовательской практики, выступающей своеобразным подвидом этнографической стратегии - автоэтнографии. Каковы же основные черты качественного исследования этого вида?
Как «дитя» этнографии автоэтнография наследует все ее «родительские» черты, лишь «перекраивая» некоторые из них и создавая тем самым свою «особость», непохожесть. В частности, в автоэтнографии (по крайней мере в значительной части автоэтнографических исследований) остается неизменной ориентация на познание культур самых разнообразных общностей (типических смыслов, ожиданий, норм) через изучение единичного, конкретных повседневных практик. Вместе с тем единичным здесь выступает сам исследователь, его опыт, чувства, мысли, повседневная жизнь в целом. Автоэтнография в этом плане - это всегда сопряжение личности исследователя и культуры, к которой он принадлежит, всегда соотнесение индивидуального опыта с социальным контекстом, попытка заглянуть внутрь себя, чтобы сделать обобщения. Социолог здесь «внимательно вглядывается в себя через широкие этнографические линзы, чтобы сосредоточиться в конечном итоге на социальных и культурных аспектах личностного опыта» [3, с. 738].
Остается в автоэтнографии и стремление к более подробной, детальной, всесторонней репрезентации реальности, только здесь тщательно и скрупулезно изучается собственный мир исследователя, момент за моментом конкретизируются детали его жизни. Для этого есть два пути. Первыый - вести полевые заметки, касающиеся собственной жизни. Это могут быть ретроспективные записи, относящиеся к прошлому, когда текст организовывается хронологически вокруг главных жизненных событий. Здесь автор из своей сегодняшней ситуации (текущей перспективыг) оценивает прошедшее, пережитое. Вот как об этом пишет один из исследователей автоэтнографии американский социолог А. Борчнер: «Я пытаюсь писать ежедневно, перечитывая то, что я написал днем раньше, потом переживая новые воспоминания» [4, с. 752]. Возможен и другой вариант: исследователь рассказывает свою историю жизни, как будто берет нарративное интервью у самого себя. В любом случае нюансы, детали прошлого «всплывают», если исследователь способен совершить так называемый эмоцио-нальныый выгзов, т.е. эмоционально перенести, «включить» себя в
то время и в то место, о котором рассказывает. Главная проблема здесь - как «выйти» из этого состояния, чтобы проанализировать написанный текст или транскрипт интервью и тем самым вписать свой эмоциональный опыт в культурные координаты (если, конечно, социолог ставит перед собой такую задачу).
Метод включенного наблюдения, характерный для этнографического исследования, когда социолог «включается» в изучаемую ситуацию в качестве ее участника, стремящегося понять других в естественных условиях, в автоэтнографии преобразуется в самонаблюдение, самоанализ. В отличие от традиционного включенного наблюдения исследователь погружается здесь в свой собст-венныый мир естественных установок. Идея возвращения исследователя в изучаемый процесс, на которой в противовес количественной парадигме базируется качественный подход в социологическом исследовании1, здесь достигла, кажется, своего предельного выражения: субъект и объект исследования физически сосуществуют в одном лице.
При этом исследователь как объект исследования интересен своим прежде всего дорефлексивным опытом, «жизненным миром», «конструктами первого порядка», в терминологии А. Щюца, с помощью которых он, как и другие люди, совместно с другими людьми конструирует окружающий мир как само собой разумеющийся, непроблематичный. Здесь все психические переживания как бы сплетены с вещами мира. В этой ситуации эмоциональный опыт «не видит» себя. Язык выражения такого опыта - повседневный, обыденный язык нормального человеческого общения.
1 Известно, что в рамках количественного подхода с его ставкой на получение объективного, достоверного, математически доказанного знания исследователь выключен как личность из процесса исследования.
Вместе с тем, в качестве субъекта исследовательского процесса социолог, изучающий самого себя в социальном контексте, если вообще стоит такая задача, «обречен» на положение вне собственного эмоционального опыта, на рефлексивность, «говорящую» на языке исследовательского комментария, или мини-теории.
Как возможно такое соединение, кажется, несоединимого, как возможна саморефлексия, разговор с собой одновременно в двух регистрах?
Надо сказать, что феномен саморефлексии как особый процесс проблематизации сознанием собственных установок, стереотипов начал изучаться еще в античную эпоху, в тот ее период (VIII-II вв. до н.э.), когда традиционное, мифологическое сознание стало подвергаться критике. Именно тогда, по мнению К. Ясперса, «сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом мышление. В эту эпоху были разработаны категории мышления, которыми мы мыслим по сей день» [5, с. 33]. Основатель феноменологической философии Э. Гуссерль доказал, что эмоциональный опыт, психические переживания содержат принципиальную возможность рефлексии, понимаемую со времен Дж. Локка как «наблюдение, которому ум подвергает свою деятельность и способы ее проявления» [6, с. 155].
Вслед за Гуссерлем целый ряд крупнейших социально-философских течений еще добавили соображений в «копилку» доказательств этой возможности.
Во-первых, прагматизм, а вслед за ним и символический интеракционизм убедительно показали, что социальная жизнь - это непрерывно творимый продукт повседневных взаимодействий людей друг с другом, с необходимостью включающий в себя и интеракцию с самим собой, производство самосознания: все, что человек говорит другому, он говорит и самому себе. Более того, осознание самого себя потому и возможно, что в сознании каждого из нас присутствуют воображаемые Другие, глазами которых мы вглядываемся в себя, формируем критерии оценки собственной персоны.
Во-вторых, этнометодология, феноменологическая и драматургическая (И. Гофман) социологии убедили нас в том, что каждый человек строит свое взаимодействие, ориентируясь на ожидания Другого, реального или виртуального участника коммуникации, или Других, стараясь быыть понятныым ему или им. Применительно к предмету нашего разговора это означает, что именно эти воображаемыые Другие (в нашем случае - это будущие читатели) в значительной степени определяют и то, что рассказывается, и то, как рассказыгвается. Так, стремясь быть понятым человеком «с улицы», погруженным в ту же самую социальную ситуацию, что и он сам, исследователь становится рассказчиком собственной истории на обыденном языке, интуитивно используя «решетки объяснений» (frames of explanations) [7, с. 124], распространенные в культуре той общности, к которой принадлежат и он, и будущий рядовой читатель. В то же время ориентация на ожидания и оценки собратьев «по цеху», если такая цель вообще есть у исследователя, соответственно требуют рефлексии, а точнее саморефлексии, выраженной на языке теоретических понятий и использующей иные схемы объяснения.
Сегодня автоэтнографическая исследовательская практика существует под разными именами: личностный нарратив (personal narrative), нарратив личностного опыта (personal experience narrative), самоистория (self story), этнографическая короткая история (ethnographic short story), персональная этнография (personal ethnography), самонаблюдение (auto-observation), жизненный опыт (lived experience), самоэтнография (self ethnography), побуждающий нарратив (evocative narrative), рефлексивная этнография (reflexive ethnography), исповедальный рассказ (confessional tale), антропологическая поэтика (antropological poetics) и т.д. [8, с. 740].
Следует сказать, что за различиями в терминах этих исследовательских практик стоят не только лингвистические предпочтения авторов, но прежде всего их разные методологические установки относительно смысла и назначения качественного исследования, его языка и образа результата. Не случайно, К. Панч называет термин «качественное исследование» зонтичным, покрывающим достаточно разнообразный спектр стратегий исследования.
На наш взгляд, все многообразие автоэтнографий лежит в плоскости, определяемой, в большинстве своем, двумя континуумами:
- цели исследования (функции) с полюсами «простое описание» - «аналитическое описание»;
- обобщения с полюсами «индивидуальный опыт исследователя» - «культура».
Установка исследователя на аналитическое описание, на рефлексию предполагает вписывание его индивидуального опыта в культуру, социальный контекст, соответственно определяя и результат такого исследования в виде комментария или мини-теории. Здесь исследователь изучает себя, чтобы изучить других. Главная цель такого исследовательского процесса - анализ, объяснение изучаемого социального явления: через субъективно значащий мир, через смыслы, которыми исследователь как рассказчик истории наделяет те или иные события своей жизни, создается теория, объясняющая социальный феномен в терминах внешних социальных структур. Результат такого рода исследования - равновесный сплав двух позиций, сочетающихся здесь, правда, в одном лице: рассказчика истории и аналитика собственной истории, ее интерпретатора. Автоэтнографические исследования такого плана следует отнести, на наш взгляд, к научному или тяготеющему к научности направлению качественной социологии в предложенной нами классификации [9, с. 147], хотя это и не Нововременная форма научности. Главная направленность подобного рода исследований - приращение знания о малоизученных или вовсе неизученных социальных явлениях.
Популярна сегодня и приципиально другая направленность автоэтнографического исследования: так называемая терапевтическая. Установка социолога на помощь читателю, который, погрузившись в похожий, сходный опыт переживания исследователем той или иной ситуации, получает своего рода эмоциональную поддержку, обусловливает и образ результата такого исследования. Итогом здесь выступает сама история исследователя, простое описание им пережитого, прочувствованного «куска жизни», т.е. простое описание его личностного, эмоционального опыта. Здесь исследователь изучает себя, чтобы пригласить читателя в авторский мир, вызвать у него те или иные чувства, помочь ему соотнести себя с другими, может быть, пересмотреть сложившиеся представления и ценности.
В отличие от научной или тяготеющей к научности автоэтнографии, где по словам К. Гиртца происходит «обобщение сквозь случай», здесь обобщение осуществляется «внутри случая» [10, с. 147]. История исследователя скорее продолжается читателем, чем анализируется, скорее рассказывается и пересказывается, чем теоретизируется, скорее происходит приглашение к разговору, продолжение темы, чем ее конец, завершение. Читатель здесь - соавтор, который в интерпретации «вписывает» историю исследователя в свой собственный эмоциональный опыт. Ярче всего «помогающий» характер такого направления автоэтнографии выражен в одном из названий этой исследовательской практики: побуждающий нарратив (evocative narrative). Речь идет о побуждении читателя к эмоциональному отклику, в конечном итоге оказывающем благотворное «терапевтическое» воздействие на него. Нарративы болезни, например, как одна из распространенных автоэтнографических практик, написанных, как правило, людьми победившими болезнь, направлены на ослабление стигматизации и маргинализации больных людей [11]. Их главное назначение -сопротивление идентичности жертв, беспомощных людей, столь характерной для больных. Такие нарративы - больше «о том, как жить, нежели о том, как знать», как точно выразился американский социолог М. Джексон [12]. Эта разновидность автоэтнографии относится, на наш взгляд, к собственно гуманистическому направлению качественной социологии в нашей классификации [9, с. 147].
«Побуждающая» автоэтнография фактически ломает границы, сложившиеся между литературой и социальным знанием, не случайно, споры о том, литература это или социология, практически не стихают. Вместе с тем различия между этими формами знания, видимо, связаны с тем, что беллетристика прежде всего имеет дело с вымыслом, в то время как в автоэтнографии представлена подлинная, реальная история исследователя. Кроме того, литература добивается эмоционального отклика специальными средствами, искусными приемами: сюжетной линией, конструированием художественных образов, авторским стилем и т.д., в то время как автоэтнография тут, как правило, безыскусна.
Конечно, терапевтический эффект может присутствовать и в автоэтнографии научной ориентации: теоретический текст, описывающий или объясняющий тот или иной феномен, способен подтолкнуть рядового читателя к осмыслению или переосмыслению своего видения, вызвать определенные чувства, мысли (правда, если текст будет ему понятен). В то же время «помощь» читателю здесь второстепенна, скорее незапланированное следствие, чем сознательно поставленная цель.
Возможен сегодня и еще один, так называемый постмодернистский вариант автоэтнографии. В постмодернистских автоэтнографических текстах собственная история осмысливается исследователем на художественном, поэтическом языке с его образностью, ассоциативностью, метафоричностью, мгновенными откровениями инсайта: считается, что ни теоретические понятия, опирающиеся на формальный аппарат логики, ни обыденный язык повседневного общения не способны схватить ускользающее, хаотическое, бессмысленное, фрагментированное с точки зрения постмодернизма бытие. Здесь грань между литературой и социологией делается, видимо, еще тоньше.
Назначение таких текстов - не только эмоциональное включение читателя в исследовательский мир, побуждение его к эмоциональному отклику, но и ответ на экзистенциальную потребность автора в познании самого себя, придании смысла собственной жизни.
Проговаривание ее - «всегда попытка длительности опыта сквозь время», как говорит американский исследователь С. Крайтс [13, с. 292], напряжение опыта настоящего в прошедшем и будущем, их объединение в настоящем и одновременно различение. Рассказывая и пересказывая события своей жизни, исследователь, как, впрочем, и рядовой человек, соединяет ее разрозненные части, продуцируя связность, вразумительность, целостность жизни, к которой мы все интуитивно тянемся.
В этом плане личностный нарратив - это «способ, чтобы задать глубокие и тревожные вопросы о том, как жить осмысленно, полезно, нравственной жизнью» [14, с. 747]. Именно поэтому для автора, как и раньше для читателя, такая автоэтнография скорее о том, как жить, нежели о том, как знать. Личностный нарратив здесь - часть человеческой экзистенциальной борьбы за продолжение жизни, он одновременно о жизни и часть жизни.
Есть и еще один вариант использования автоэтнографии, когда она выступает частью, стороной привычной этнографической исследовательской практики. В такой автоэтнографии исследователь скрупулезно описывает свои мысли, переживания по поводу того, о чем рассказывает информант, фиксирует свое отношение к услышанному, старается понять изменения в себе, вызванные его рассказом. Это своего рода путешествие по исследованию также помогает социологу лучше понять себя, ответить на смысложизненные вопросы.
К автоэтнографии сегодня в социологическом сообществе есть немало претензий, раздающихся прежде всего из стана количе-ственников. Первая сводится к тому, что самоистория дает жизнь структурам, которых нет в жизни, и потому «сочиняет» жизнь, конструирует ее вместо того, чтобы правильно отразить. Вторая заключается в том, что автоэтнография представляет собой «романтическое конструирование себя» [15, с. 335], приукрашивание и потому не может быть отнесена к сфере строгой социальной науки. Фактически оба этих направления критики демонстрируют тоску по достоверности, т.е. по правильному, точному
отражению изучаемого социального явления, тоску по тому, чего принципиально лишена качественная социология как стоящая на радикально иных, нежели классическая социология, социально-философских основаниях.
В самом деле, для традиционной социологии, являющейся «законной дочерью» научного знания в его нововременной форме, достоверность социального феномена - важнейшая характеристика. В то же время для качественной социологии с ее феноменологическими корнями, а значит и акцентом на конструировании реальности, на «повседневных теориях», с помощью которых мы определяем реальность и действуем в ней, важно и значимо совсем другое: истина нашего опыта, нашего переживания реальности, в котором сама эта реальность и ее переживание причудливо сплетены. В этом смысле для качественной социологии вообще и для автоэтнографии в частности романтическое приукрашивание себя - не беда, с которой социологу надо как-то справляться, но реальность сознания, определяющего наше поведение и потому представляющего для социолога исследовательский интерес.
Вместе с тем при всей правильности этих рассуждений есть здесь одно «но». Что со всем этим делать социологу, если его задача состоит в эмпирическом изучении малоисследованного или вовсе нового социального феномена, социального контекста в целом?
Сегодня значительная часть социологов-качественников разделяет точку зрения французского социолога И.П. Рууса, полагающего, что «наши автобиографические тексты ничего не будут стоить до тех пор, пока мы не предоставим им кредит реальности, чего-то существующего во вне, что эти тексты стараются описать более или менее адекватно» [16, с.7]. Реализация реалистического подхода [17, с. 124] к автоэтнографическим текстам как раз и предполагает, что в них все-таки «схватывается» изучаемое социальное явление и что мы благодаря автоэтнографии получа-
ем его правдоподобное описание. Термин «правдоподобие» принципиален для качественного подхода в социологическом исследовании: «правдоподобное может не соответствовать действительности, но оно всегда отвечает обыденным представлениям о социально возможном» [18, с. 136]. Излюбленный способ повышения правдоподобия в автоэтнографии, так же как, впрочем, и в другом типе качественного исследования, - знаменитая триангуляция, когда интерпретация собственного текста соотносится с данными, полученными другими исследователями, или со смыслами, «вытащенными» социологом из транскриптов с другими информантами.
ЛИТЕРАТУРА
- Романов П.В., Ярская-Смирнова Е.Р. «Делать знакомое неизвестным»: этнографический метод в социологии // Социологический журнал. 1998. № 1/2.
- Романов П.В. Социологические интерпретации менеджмента. Саратов: Саратовскиий государственный технический университет, 2000.
- Ellis C., Borchner A.P. Autoethnography, Personal Narrative, Reflexivity // Handbook of Qualitative Research / Ed. by N. Denzin, Y. Lincoln. Thousand Oaks, CA: Sage, 1994.
- Ellis C., Borchner A.P. Op. cit.
- Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994.
- Локк Д. Сочинения: В 3 т. М., 1985. Т. 1.
- Silverman D. Doing Qualitative Research. London, Thousand Oaks, New Delhi: Sage Publications, 2000.
- Ellis C., Borchner A.P. Op. cit.
- Готлиб А. Введение в социологическое исследование: качественный и количественный подходы. Самара: Самарский государственный университет, 2002.
- Geertz C. The Interpretation of Cultures: Selected Essays. N.Y: Basis Books, 1973.
- Frank A. The Wounded Storyteller: Body, Illness and Ethics. Chicago: University of Chicago Press, 1995.
- JacksonM. At Home in the World. Durham, NC: Duke University Press, 1995.
- Crites S. The Narrative Quality of Experience // Journal of the American Academy of Religion. 1971. No. 39.
- Ellis C., Borchner A.P. Op. cit.
- Atkinson P. Narrative Turn in a Blind Alley? // Qualitative Health Research. 1997. No. 7.
- Руус Й.П. Контекст, аутентичность, референциальность, рефлексивность: назад к основам биографии // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара, С.-Петербург, 14-17 ноября 1996 г. СПб., 1997.
- Silverman D. Doing Qualitative Research. London, Thousand Oaks, New Delhi, 2000.
- Качанов Ю. Начало социологии. Спб.: Алетейя, 2000.
Източник: Социология: 4М. 2004. № 18.